Автор: [Chaos_Theory]
Вычитка: Motoharu (с 7 главы)
Рейтинг: R
Жанр: роман
Предупреждения: ust
Статус: в процессе (1 часть - закончена)
Размещение: по запросу автору
Глава_12
Знаешь, я хотел уйти с тобою сквозь лес,
Но что-то держит меня в этом городе, на этом
проспекте
Я хотел бы, чтобы тело твое пело еще
И я буду искать тебя всюду до самой,
до смерти.
Сплин
Но что-то держит меня в этом городе, на этом
проспекте
Я хотел бы, чтобы тело твое пело еще
И я буду искать тебя всюду до самой,
до смерти.
Сплин
читать дальшеВсе слишком «не так».
Следует немедленно сообщить о том, что в здании Академии находятся террористы. В экстренных ситуациях разум должен работать на автомате - холодность и расчетливость. Машина, сильная, натренированная подчиняться и действовать так, как написано в правилах. И еще множество других «необходимо», «должно», «следует».
И почему именно сейчас слетают шестеренки и сбивается четкий выверенный ход? Прошло четыре часа - непозволительно много. Промашка в обучении? Натаскивании?
Леон не может найти ответ именно на эти вопросы. Слова мальчишки - вот откуда диссонанс.
«Никаких следов инъекций. Митчелл сдаст кровь на анализ» - то, что Фергюсон сказал Робби.
Сомнения. Состыковка хлипкой мозаики, которая похожа на очень страшный сон.
Время идет. Закручивается в спираль. Оно не останавливается, даже когда Леонард заставляет погаснуть экран циферблата.
Очень сильная головная боль. Ломит виски.
Робби, ты связан с РА? Дико. Неправдоподобно. Фергюсон выдыхает, так и не задав этот вопрос. Только смотрит на черные волосы и отблески электрического света в потемневших глазах.
- Робби...
Гордон вздрагивает, услышав свое имя. Страх остаться наедине. Страх перед молчанием или, наоборот, вопросом, который вот-вот прозвучит. Страх самому спросить – элементарное: «Как прошло с Митчеллом?» Но на деле, подтекстом, одно: «Что он сказал обо мне и Аллене?»
Сотни мыслей – черные птицы мельтешат, машут крыльями. Робби пытается закрыться, не позволить эмоциям коснуться Леона. Кажется, что на это уходят все силы.
Гордон понимает, что нужно подниматься, что-то делать, говорить. Понимает и остается лежать на кровати, следит за каплями дождя, расчерчивающими стекло. Как детские каракули, которые выводит нетвердая рука. Надиктованные слова – не лги, не предавай, не-не-не… Правильные законы. Законы, на которых держится мир. Но у Роберта не получается соблюдать даже их. Правда в том, что весь смысл его бытия замкнулся в одном человеке. И все остальное – кроме него – только лишь… капли на стекле. Листья, которые гонит ветер. Не имеет значения.
Робби думает, как давно прозвучал голос Леона? Время странное. Переводит взгляд, Фергюсон все еще смотрит на него, ждет ответа?
- Ммм?..
Леон не может вспомнить, когда они еще столько молчали. Тишина. Только едва слышный через плотное стекло окна стук капель.
Воздух комнаты тяжелый и... холодный? Пальцы мерзнут.
- Тихо как-то... - Фергюсон чуть улыбается - спокойно, хотя самому кажется, что губы сейчас лопнут от натяжения. И стук сердца - почти больно - о ребра.
Робби неопределенно поводит плечами, подтягивает колени к груди. Зябко. Темно. Одиноко. Как в лаборатории. Узкая кровать и тошнотворная, головокружительная слабость. А если закрыть глаза, то и Леона как будто нет… Снова стена. Гордон поднимает руку, старательно чертит пальцем по холодным простыням буквы.
- Лео…
Три. Нежный, аккуратный овал последней.
- Останови дождь.
- Кажется... - тихий смешок, - больше всего мне хочется остановить время.
Почему Леон не получил этого дара? Невозможного по своей сути... Тогда - в начале эксперимента - хотелось иного. Или чип выбрал крайне противоположное? Дал силу, в сотни раз превышающую физическую, взамен слабому телу.
А сейчас бессилен.
- Робби, иди ко мне, - с мягкой улыбкой.
«Не имею права…» Плевать! Роберт спускает ноги с кровати – пол леденит босые ступни. Два метра до…
- Сейчас не лучший момент для того, чтобы останавливать время.
Поднимается, каждый шаг – как первый, будто он только научился ходить. Шатает.
- Не хочу, чтобы все застыло… так.
Протягивает руку. Кожа Леона прохладная, гладкая. Внутри – скручивает, стягивает – невыносимо.
- И я...
Сжать пальцами запястье Робби, притянуть ближе. Сейчас хочется только касаться, ощущать. Не думать. Иначе можно свихнуться.
Леон проводит ладонью по боку Роберта, сдвигая футболку. Кровь пульсирует в кончиках пальцев - как будто только так и получается жить. Губами к виску, чувствуя запах кожи Робби, его волос...
Родной.
Нельзя... Роберт тысячу раз себе говорил. Бесполезно. Я... всегда... тебя...
Ставит колено на край кровати, между ног Леона. Если времени и суждено застыть, то пусть будет так... Толкает в плечо мягко, опрокидывая на покрывало. Ближе. Насколько только возможно. Насколько позволит. По бедру вверх, вдоль ребер, чувствуя кончиками пальцев каждое. Я... всегда... тебя...
Робби опирается о постель ладонью, смотрит на Леона. Губы раскрываются. Пересохли. Моментально – трещинка на нижней, кровь тонкой ниточкой. Вкус... Осенних неспелых ягод.
Руки подгибаются. К щеке прижаться. На ухо, едва слышно:
- Я... всегда...
Тепло. Дыхание. Как дежавю - морозным узором на стекле. Леон моргает, прислушиваясь к стуку собственного сердца: быстро, четко. Кровь приливает к щекам и в низ живота. Возбуждение как после препарата, расходится внутри, поддевая, цепляя, заставляя обнять и притянуть ближе, с желанием почувствовать. Сильнее.
Взгляд в бордовые потемневшие глаза. Выдох в самые губы:
- Ты ведь мой, Робби?..
Гордон морщится. Так всегда – держит на расстоянии, не позволяя приблизиться и не отпуская. Как воздушного змея. На ниточке.
Роберт сжимает губы, чтобы не дрожали. Заставить себя произнести. Голова кружится от запаха Лео, близости Лео, внимания Лео… Лео-Лео-Лео…
- Тебе не нужно, чтобы я был твоим.
Не нужно... Слова - как холодные лезвия - отрезвляют и делают больно. Фергюсон молчит, смотрит в глаза серьезно, долго. А пальцы сильно стискивают ткань рубашки Робби.
Все просто решено одним за двоих.
Не нужно...
А кому нужно? Аллену?
Леон сглатывает, отпускает Гордона.
- Как скажешь.
Робби хочет врезать Фергюсону. Переубеди! Не отказывайся от меня вот так запросто! «Как скажешь».
Все это время Гордон ни разу по-настоящему не отказался. Оказывается – так просто. Не отводя взгляда, спокойно. Даже в лице не поменявшись. Робби хочется больше всего – коснуться мысленно, узнать – неужели, действительно, так легко? Внутри он тоже – холодный, отстраненный, равнодушный? Роберт смотрит в глаза. А потом бьет наотмашь, ладонью. Звук, смазанный, резкий, разбивает тишину.
Леон распахивает глаза. Дыхание сбивается, щека начинает гореть.
Не ожидал.
Касается заледеневшими кончиками пальцев покрасневшей кожи - словно обжигает. Эта пощечина как клеймо. Больно. И совсем не физически...
В чем причина? Они как будто разговаривают на разных языках. Не-по-ни-ма-ние. Или просто сам Фергюсон что-то не улавливает? От этого уже тошнит.
Я буду с тобой... Что тебе еще надо?
Но эти слова не слетают с языка. Перебивает писк коммуникатора Робби. Слишком громко. Свет маленького экрана отражается тусклым пятном на потолке комнаты. Как клякса.
Роберт оборачивается, удивленно смотрит на стол. Потом медленно сползает с Леона. Ноги подгибаются.
Ничего уже не будет… после этого. Ничего.
Роняет наушник, уговаривает себя собраться, ругается сквозь зубы. Встает спиной к Леону.
Отец. Нужно ответить. Как обычно. Не выдавая себя. Нужно, чтобы голос не дрожал. Нужно…
Все получается. На удивление тоже просто. Почти без усилий. Робби слушает, кивает, забыв, что его не видят. Потом отвечает негромко:
- Сейчас, - оборачивается, смотрит на Фергюсона. – Мы… - спотыкается, проглатывает это слово, как таблетку – необходимо. – Мы сможем прийти завтра, а не в воскресенье? У них там планы изменились…
- Да, - отвечает, даже не обдумывая.
Паршиво.
Гордон еще о чем-то разговаривает по коммуникатору, спокойно, ровно. Леон не вслушивается. Первая волна ссоры проходит. Как у них часто бывает... И опять осадок. Темный, вязкий и холодный. От него в животе сжимается. Неизвестность - дальше будет так же?
Поднимается с кровати и, мягко ступая по прохладному полу, подходит к Робби. Обнимает - осторожно, оставляя возможность отстраниться, если не хочется быть рядом. Снова настороженно - тепло.
- Мы можем больше... не ссориться? - спрашивает тихо, когда Роберт заканчивает разговор.
Пожалуйста...
Робби не знает ответа. Ему кажется, что время тянется и тянется. Но так не может быть, и когда-то должен наступить предел. Конец.
Гордон касается ладонью покрасневшей щеки Леона. Кожа горячая – яркое как при лихорадке пятно на светлой почти прозрачной коже.
- Прости.
Эмоции Оливии – тихое ничем не замутненное счастье. Лесное озеро, по которому не проходит даже рябь. Неподвижно сверкает в лучах солнца, проникающего сквозь кроны деревьев. Беззаботные искры, скачущие по воде.
Робби знакомо это чувство.
Нет, он даже не сканирует: все и так определенно и ярко. Настолько, что Гордона мутит, будто сладкого переел. Этот поток сложно контролировать, он забивает все, и через пятнадцать минут у Роберта начинает раскалываться от боли голова. Сосредоточенно глядя в свою тарелку, он пытается сосредоточиться на холодной, стройной, как геометрическая фигура, пустоте Мэдока.
- А завтра мы с Лив приглашены к Эштонам. У Китти помолвка.
Роберт перестает жевать и поднимает голову.
Эштонов он знает. Их старшую дочь прочили ему в невесты.
- Не рано ли?
Девчонка - одногодка Оливии. Мачеха торопливо отвечает:
- Ну, если любят друг друга, - Робби замечает взгляд, метнувшийся к Леону. От него тошнить начинает еще сильнее. Пожимает плечами.
- С эти не поспоришь.
- Она тебя не дождалась, Робби, - Оливия смеется, подмигивая брату.
- Ничего, у Эштонов есть еще младшая, - едва сдерживается, чтобы не добавить «у нее грудь больше». Но чувствует предупреждающий взгляд Мэдока.
Иногда Роберту кажется, что у отца чип. И его дар – читать мысли.
- Ей пятнадцать, - осуждающе замечает Оливия, но тут же замолкает.
Самый момент, чтобы замолчать. Потому что Робби хватит и этого для очередного оскорбления девушки. Леон молча касается пальцами бедра Лив - успокаивающе. Как будто мысленно говоря, что все хорошо. Не улыбается, только чувствует, что снаружи все спокойно и ровно, тепло, как и всегда было. Но за всей этой привычной оболочкой - жалость... И сердце бьется тяжело.
- Можно и остепениться, - все-таки выдавливает улыбку, глядя на Робби. Кусок в горло не лезет.
Не склеить. Никак. Что-то хрупкое, тонкое будто крошится под пальцами Гордона. А чем это «что-то» было вообще?
Нестерпимое желание сказать такое, что разобьет его вдребезги, до конца. Оборвать окончательно. Роберт беззвучно опускает нож на тарелку, тянется к бокалу с вином. Губы сводит.
- Мне все нравится.
Выдыхает медленно, делает глоток.
- А с чего это ты вдруг так заговорил? – притворно удивленно. – Или… вы тоже решили пожениться? Сестренка залетела?
Взгляды. Не больно. Пустота внутри. Абсолютная. Роберт приготовился – закрылся полностью, насколько можно. Как гусеница в коконе. Смотрит в глаза Леону. На остальных наплевать.
- А что? – усмехнувшись. – Я что-то не то спросил? Мы же одна семья.
Дышать больно. Иглы в легкие - от взгляда Робби, от его слов, от тона... Чашки звякают в секунду, проливается темными пятнами в блюдца чай через края. Оливия охает и сжимает пальцами руку Леона.
Сейчас сдерживать силу тоже больно. Почему так?
Тишина гробовая. Даже Мэдок молчит.
Фергюсон усмехается в ответ Роберту. Уже неважно, что будет после. Терпеть невыносимо.
- Что тебе мешает жить, Робби? - глядя в алые глаза.
Плохо. Так, что внутри Леонарда все дрожит, давит. И руки ледяные.
Страх?
Ненависть?
- Потому что я не понимаю. Извините.
Леон поднимается из-за стола.
Робби встает следом. Пока не разразилась гроза, Гордон торопливо накрывает сидящих как куполом: тишина, мягкая, ласкающая. Тсс… Сонная. Вот так. Приятно? Будто пыль – серебристые кристаллики, взметнувшиеся над столом, окутывающие… Сразу как убойная доза транквилизатора.
Виски пронизывает острая боль. Кажется, еще чуть, и сосуды лопнут. Кровь шумит в ушах, бешено пульсирует.
Предупреждающе пищит коммуникатор. Слишком близко. Превышение. Роберт моргает, касается кончиком языка верхней губы. Кровь. Из носа, наверняка. Тело слишком слабое.
И воздействовал, не успел подготовиться.
Для сидящих за столом произошедшее как мертвая петля: от мгновенной ослепляющей ярости к умиротворению.
- Пап, я возвращаюсь в Академию.
Из столовой – за Леоном. Ловит за руку уже у лестницы.
Мысли скачут. Завтра мы поговорим, выясним, все станет, как прежде. Как должно быть. Только двое.
И следом: признайся. Как прежде не будет.
Робби готов к тому, что Леон тут же приложит его о ступени, сломает, как куклу. Но прежде.
- Отпусти меня, Лео. Совсем отпусти. Это нужно сделать.
Холод. Из него тут же бросает в жар, и все равно кожа покрывается мурашками. Озноб.
Пальцы Робби – острые - сжимают сильно. И накатывает нежность вперемешку с болезненным, рвущим на лоскуты чувством. Дружба? Привязанность? Сердце колотится сильнее...
- Ты делаешь мне больно, - Леон говорит это спокойно и тихо. Устал. – Я не знаю, чего ты хочешь. Не понимаю, что с тобой творится. Но... - выдох. - Сейчас ты просишь... Если тебе будет лучше так, как ты того хочешь. Ради тебя же.
Фергюсон не смотрит ему в глаза. Только притягивает к себе, прижимается щекой к щеке...
- Люблю тебя, - шепотом. - И отпускаю.
Ослабить объятья, отстраниться. Слабая, но все-таки улыбка.
Как ты и хотел, Робби.
- Лив, пойдем наверх.
Непоправимое. Черта. Она - первое, что вспыхивает в мыслях Робби, когда он открывает глаза. Голова болит – разноцветные пятна плывут перед глазами. Солнце слепит. Вчера он даже окно не потрудился закрыть. Холодно так, что зубы стучат. Зато выветрился запах сигарет. Есть надежда, что Роберта не вывернет.
Гордон скользит взглядом по заправленной постели Леона.
Все будет хорошо. Они постоянно ссорятся. Ссорятся и мирятся. И Оливия, наверняка, успокоила Фергюсона, сказала, какой Робби ублюдок. А когда Леон вернется, Робби и сам это подтвердит. И извинится. Хоть сотню раз. Все контрольные сделает… И как только Аллен исчезнет вместе с видео – Гордон расскажет все. А может даже прямо сегодня.
Воскресенье. Их день. Ритуал – взять книги, выйти из ворот Академии, оглянуться на высокие темные башни, вздохнуть облегченно. А потом по городу: утреннему, сонному, забывшему о войне, купающемуся в спокойствии – через парк, к собору. Выслушать подколки Леона о том, что Бога нет, но если вдруг, и если Робби имеет с ним связь, то пусть попросит о том, чтобы Маккефри навернулся с лестницы, а тест отменили.
После душа расчесывается перед зеркалом, морщится от боли и нетерпения. Перед тем, как уйти, пишет на листке из блокнота, аккуратно сворачивает его в два раза и оставляет записку на кровати Леона.
Академия, непоколебимая, темная, как средневековая цитадель или замок мага из книг, остается за спиной.
Митчелл собирает вещи. Не торопится, хотя надо бы... Пока все спокойно. Время еще есть.
Глянув в окно, Крис присматривается. Точно. Роберт Гордон. Как обычно, в церковь?
- И почему этот ублюдок был мне настолько нужен? - вопрос в никуда. Аллен не сразу понимает, что произнес его вслух. Теперь у Эшли будет еще повод подкалывать насчет неприступности аристократа.
Крис фыркает. Улыбается. Зато Робби останется напоминание в шкафчике раздевалки... Слово сдерживать еще не разучился.
Я буду скучать по тебе, лапочка.
Эшли бросает быстрый взгляд на Аллена, продолжает разбирать книги. В РА большая часть вещей ему не понадобится.
- Ну… ты мог бы остаться.
- Не мог бы, - просто отвечает Крис.
РА - его дело. И бросить его только из-за Гордона... Разве это не смешно? Хочется смеяться, в самом деле, но тянет внутри. Вот-вот что-то порвется.
- Как же вы справитесь без меня? - дергает Эшли за прядку и подмигивает.
Скоро все будет, как надо.
В комнате как будто ничего и не изменилось. Но стоит Роберту переступить порог, он понимает, что это не так. Форма Леона на спинке кровати, покрывало едва-едва примятое, и записка исчезла. Запах – знакомый, от которого моментально в горле начинает скрести. Наверняка, только вернулся и в душ ушел.
Робби садится на кровать Фергюсона, начинает бездумно теребить рукав кителя. Он подождет. После прогулки и разговора чуть легче. «Роберт, лгать не нужно. Даже если очень тяжело. И молчать не стоит».
Все правильно.
Гордон вздрагивает, когда раздается звонок. Оливия. Будет мозги промывать? Может, и к лучшему. Перед ней тоже нужно попытаться извиниться.
- Слушаю, Лив.
- Почему? Робби, ты с ним разговаривал, ты точно что-то сказал ему. За что? Что я тебе сделала?
Девушка говорит быстро. С надрывом и с интонацией непонимания, обиды и слез. Всхлипывает и словно зажимает рот рукой:
- Он бросил меня! Бросил, Робби, - сдавленно.
Проблема таких разговоров для Гордона - он не может понять, что чувствует собеседник.
Нонсенс. Невозможно. Первый вопрос - «кто»? Но Робби тут же понимает всю его глупость. Леон. Больше некому.
«Почему?» Это она сама пытается узнать у него.
Холод – с ног вверх, до кончиков пальцев. Вакуум, сквозь который пробивается настойчивый писк. Экстренный вызов.
- Я перезвоню тебе, Лив.
Негнущимися пальцами переключает коммуникатор на вторую линию.
- Гордон.
- Пять минут назад террористы из РА нанесли одновременно удары по пяти точкам – на юге и юго-востоке города. В связи с этим объявляется мобилизация всех курсантов старше второго курса.
Вы должны немедленно явиться на сборный пункт номер один.
- Да, сэр.
Это не предчувствие и не догадка. Абсолютно точное, но от того не менее ужасающее – понимание. Роберт не позволяет ему оформиться в мысль или хуже того, в слово.
Но это не спасает. Все делают за него, когда час спустя объявляют, что остались неотмеченными двенадцать фамилий. А значит, в воскресенье утром Академию своевольно покинули курсанты, среди которых были Аллен, Митчелл и Фергюсон.